Читать интересную книгу Андреевское братство [= Право на смерть] - Василий Звягинцев

А из-за спины его вышла и присела в уголке Вера, тихая, скромная, в темном кожаном костюме, совсем не похожая на посетившую меня в Москве обнаженную по пояс рыжеволосую фурию.

Едва не поставившая точку в моей короткой, но бурной жизни.

Стараясь не выдать себя резким движением, я начал приподнимать лежавший рядом с подушкой пистолет, снаряженный в предвкушении этой долгожданной встречи тяжелым, не успевшим еще потускнеть серебром.

Лишь бы хватило сил в вялых пальцах выжать тугой спуск…

— Не нужно стрелять, зачем это? Знал бы ты, как больно, когда пуля ударяет. Тем более что для меня это все равно почти безвредно. Сравни укол шилом в сердце или палкой по спине… — услышал я его тихий голос.

Он сел в кресло напротив меня. Вид у него сейчас был совсем не пугающий, скорее устало-печальный.

— Опять ты не захотел умирать? А зря… Я ждал тебя. Ты разве не почувствовал?

Я уронил пистолет на диван, но рукоятку из пальцев не выпустил. Мало ли что он сейчас такой безобидный…

— Разве ты ничего не почувствовал? — настойчиво повторил Артур. — Ты ведь умер уже, я тебя видел…

— С чего ты взял? Как я мог умереть, я только слегка отключился. И сам добрался сюда, и говорю с тобой… Обошелся даже без реанимации…

— Этого я теперь тоже не понимаю. Я знал, что ты вот-вот придешь, уже с утра я знал это точно. Так и получилось. Я ощутил миг твоей смерти, я успел увидеть, как разорвалась завеса, мелькнула тень… И все кончилось. Знаешь, так бывает, когда утопающий последний раз почти выпрыгивает из воды, пытается уцепиться хоть за воздух и тут же проваливается в глубину. Только круги по воде…

А он, оказывается, еще и поэт. Владеет даром образной речи. Я тоже представил себя, прорвавшего некую неведомую завесу, очевидно, между тем и этим миром, но сумевшего ускользнуть обратно. Вот, правда, аналогия должна быть противоположная. Не тонущий человек, а вытащенная на берег рыба. Еще чуть-чуть, и все. А она подпрыгнула — и обратно в родную стихию…

— Ну и что? Ты пришел исправить ошибку? Помочь мне «выплыть»?

— Да что уж теперь… Я и так сделал, что мог. Думал, будет достаточно. А нет так нет. Я сильно изменился, как ты правильно заметил, обвыкся в своем старом теле, вспомнил, как полагается вести себя человеку. А тогда…

Считая, видимо, нужным объяснить свое давешнее поведение, Артур стал излагать мне все с самого начала…

Как, зацепившись за коралловую ветвь, сорвал с лица маску, как задыхался, пытаясь выбраться из грота, что при этом чувствовал. Детально описал стадии собственной агонии. Самые натуралистические подробности доводил до моего сведения спокойно, даже равнодушно, как мог бы говорить о своей работе старый прозектор.

У Толстого в «Иване Ильиче», например, процесс умирания описан не в пример трогательнее.

На Веру смотреть было значительно интереснее. Не знаю, какое впечатление она производила в своей предыдущей жизни, а сейчас казалась девушкой, начисто лишенной темперамента. Хорошо воспитанной. Ее пригласили в незнакомый дом и не уделяют особого внимания, вот она и сидит, где посадили, осторожно посматривает по сторонам и ждет, когда и к ней наконец обратятся.

Но судя по твердой линии рта, высоким скулам и сведенным к переносице бровям, в случае чего на решительные и неожиданные поступки она вполне способна. В чем лично я успел убедиться.

Счет у нас с ней в попытках убить друг друга — один-один, и взаимных претензий в будущем вроде бы быть не должно.

Артур же перешел к тому, что случилось после его безвременной кончины.

— Время перестало существовать. Я как бы растворился в океане совершенно, каждая моя молекула смешалась с тысячами молекул воды. Небытие самое полное и, возможно, бесконечное. Ничего подобного тому, что мы получали в эксперименте от пациентов. Никаких тоннелей со светом в конце, картинок прошлой жизни, взгляда извне на свое тело… Зато я «вскоре» ощутил, как вновь мое естество консолидируется, рассеянные частицы группируются вместе. Весьма своеобразное, ни на что не похожее, по-особому приятное чувство. Только что тебя не было, и вдруг ты заново рождаешься как личность. Снова все вспоминаешь, осознаешь, как мир вокруг тоже возникает, словно впервые… Слияние с мировым разумом в момент Большого взрыва… Понимаешь, о чем я говорю?

— Чего ж не понять, учили кое-чему и нас…

— Этот возникший мир был прекрасен. Как первое осознанное воспоминание детства. Раньше было просто серым туманом с обрывками слов, тенями вместо людей и предметов, а тут, неизвестно откуда, — летнее утро, немыслимое синее небо над головой с ослепительным утренним солнцем, трава в росе, огромная пестрая бабочка подрагивает крыльями… И внутри всего — ты, именно ты, со своими собственными мыслями, восторгом, счастьем, ощущением бессмертия, и главное — ты ведь, вспоминая того, впервые увидевшего большой мир младенца, осознаешь свою с ним идентичность, знаешь все, что вместилось в вашу с ним общую жизнь…

Вот и я, оформившись в том неизъяснимом мире, был переполнен счастьем настолько, что не хотел вспоминать, откуда я, где нахожусь на самом деле. Знал это, но оно как бы не имело никакого значения. Нет, пожалуй, я не сумел передать… Счастье было такое, как после долгого перехода через пустыню, после сводящей с ума жажды дойти до источника и пить не отрываясь и благословлять пустыню и жажду, потому что без них ты никогда не испытал бы неземного блаженства — пить холодную воду сколько хочешь…

Гораздо позже — это я для тебя говорю «позже», — на самом деле там нет времени в вашем смысле, память о земном существовании все же восстановилась, и я вдобавок узнал, кто я теперь и в чем смысл всего происшедшего…

Смерть, жизнь — ничего не значащие слова. Какое дело бабочке до смерти куколки? Я успел понять и почувствовать, что потребуются сотни тысяч слов, чтобы хоть приблизительно рассказать об этом. И столько же новых слов и понятий придумать… Я уже говорил об отчетах пациентов, якобы переживших клиническую смерть. Не верь, все такая же чепуха, как монография евнуха об ощущениях султана, пережитых им с каждой из своих наложниц…

И тут он точен в выборе аналогий, подумал я, именно эта сфера жизни наименее выразима словами, особенно для того, кто всю жизнь был всего лишь евнухом…

— Я приготовился войти в новый мир — давай для удобства назовем его «раем», — как астронавт готовится перешагнуть порог открытого шлюза. Пока что я видел и знал лишь то, что успел увидеть глазами, но самое интересное еще впереди — невообразимые впечатления… Дальше домысливай сам. Ты летал к звездам, ты знаешь… Только представь еще, что твой корабль способен в доли секунды доставить тебя на любую из видимых в небе звезд, и в твоем распоряжении вечность, но эта планета — первая… Ты жаждешь встречи с ней, как первой близости с девушкой, в которую так долго был безнадежно влюблен, и вдруг она сказала: «Да!»

Такое впечатление, что Артур очень долго ждал возможности высказать кому-нибудь то, что говорил мне сейчас. Раскрывает истерзанную душу. Или, вдруг подумал я, убеждает, словно не лишенный артистизма вербовщик-профессионал, наняться на каравеллу Магеллана…

— Но… Но тут меня вдруг стало всасывать обратно… Как течением в ту самую подводную пещеру… Или как в гигантскую мясорубку. Через те же самые чувства и страхи, что я пережил, умирая…

Нет ничего омерзительнее и безнадежнее, чем обратная дорога через смерть. С чем можно еще сравнить? Ты немыслимо долго лежал в жуткой палате, истерзанный и израненный, однажды проснулся здоровым, поверил в исцеление, вышел в цветущий весенний сад с поющими птицами и плещущимися в пруду прелестными девушками, успел погрузиться в прозрачную чистую воду, увидел совсем рядом капельки воды на смуглом обнаженном теле… И вдруг очнулся в той же палате, закованный в гипс, брошенный в стократ тягчайшую боль, неподвижность, зловоние…

«Ты сентиментальные романы для женщин не писал часом?» — хотел я спросить Артура, но спросил другое:

— Неужели так плохо в нашем мире? А я до сих пор считал, что воскреснуть — великое благо. Раз мы так с тобой вдруг разговорились, я тоже скажу… Действительно видел я красивые места. Там, у далеких звезд… Гавайский пляж рядом с теми морями и пляжами — как берег протухшего болота… Но все равно тянуло домой. Не понимаешь?

— Это ты не понимаешь. И зря я стал сейчас об этом говорить. Я только не хочу, чтобы ты считал меня монстром и убийцей, взбесившимся трупом… Воскреснув в камере витализатора, я мучительно захотел обратно. Людей вокруг воспринимал как жутких и жалких уродов. Но помнил, что они были моими друзьями. И я решил, что взять их с собой в тот мир — великое для них благо. И сделал так. Только Алла успела скрыться… Я стоял среди трупов и вдруг понял, что они-то уже там, а я навеки останусь между… Что в человеческом теле я стал бессмертным… в том смысле, что никаким образом не смогу еще раз по-настоящему умереть… «Фактор Т», как мы его назвали, не вирус смерти, а катализатор для перехода в иную форму бытия… При «воскрешении» его из меня вымыли полностью… Тело и душа утратили способность к эволюции… Да, вот именно… куколке решили не позволить стать бабочкой, хитиновый футлярчик пожалели… Вот и я теперь как Агасфер. Нет, все же куколка, наделенная сознанием и чувствами…